![]()
Из книги "Надёжный водитель для Абрамова/Легенда о Карлыжаре"
Пока тесть подыскивал ему работу, Владимир бродил по Праге и с детским восторгом разглядывал город. Умом он понимал, что вся эта старина соборов, площадей, искривлённых улочек была сохранена простыми человеческими усилиями, а не заклятием злого волшебника или обиженной феи. Но каждый раз разглядывая дворцы, базилики, улочки Пражского града он снова верил в их волшебное происхождение. Заколдованной старине города немного мешали туристы, не хватало застывших горожан, каких-нибудь простолюдинов, булочников, ремесленников и вельмож в древних одеждах своего времени.
Когда Владимир впервые увидел собор святого Вита у него перехватило дух. Собор предстал перед ним каменным выражением переплетения добра и зла. Химеры со страшным оскалом, пытающиеся вырваться из камня, и готические пики, угрожающие небу, пугали, но свет, струившийся из цветных мозаик, из кружев оконных переплётов вселял надежду. Владимир почувствовал себя беспомощно стоящим в самом центре мироздания, в точкой преломления противоборствующих сил.
Для Яны Прага была обыкновенным местом жительства. Как ни вглядывалась Яна в родной город, она не могла испытать тот восторг, который испытывал её муж. Мысли её были далеко. Когда Владимиру удавалось расшевелить её, она непременно хотела говорить либо об плохой экологии Праги, либо о недопустимости монополии партии в управлении государством.
- Ты же не обидишься, если сам немного побродишь, - говорила Яна. Она делала умилительную рожицу, выпятив нижнюю губу и широко открыв глаза. Владимир отпускал её, и Яна, счастливая, убегала по бесконечным делам. Бродить одному было тоже неплохо. Сказочный город не терпел суетного разглядывания, Владимир часто останавливался, подолгу сидел и молча смотрел на него.
Яна возвращалась все позже и позже. В памяти Владимира ещё не стёрлись воспоминания о его студентах. Он с пониманием относился к поздним возвращениям жены, но однажды она отсутствовала практически до утра. Отец с матерью на повышенных тонах обсуждали что-то на кухне. Когда отец переходил на крик, мать шипела на чешском «Владимир услышит». Владимир заглянул на кухню и попытался успокоить родителей.
- Да ничего страшного, наверное, с подружками где-то ходит, – сказал он.
Где-то около пяти часов утра Яна, целёхонькая, только чуть растрёпанная, раскрасневшаяся, открыла входную дверь своим ключом, вошла и застала в коридоре всё встревоженное семейство.
- Почему не спите? – спросила Яна. Отец, размахнувшись, влепил ей пощёчину. Владимир подумал, что Яна расплачется и убежит в свою комнату. Но Яна дерзко посмотрела на отца и плюнула в него. Отец схватил её и стал трясти. Яна безвольно тряслась, болтая руками, но в её горящих глазах был явный вызов и готовность стойко принять любое обращение с ней. Это ещё больше разозлило отца, и Владимир с матерью еле разняли их. Мать увела дочь в комнату. Она причитала и плакала, Яна молчала.
Владимир решил не мешать им и лёг на диване в гостиной. Уснул он, когда уже совсем расцвело, проснулся затемно, в квартире никого не было. Владимир вспомнил, что семнадцатого ноября исполнился ровно год их знакомства с Яной. Он выбежал в цветочный магазин на углу. Магазин оказался закрытым. Со стороны площади доносился какой-то гул, крики. Владимир завернул за угол и увидел многотысячную толпу молодых людей. Они держались за руки, скандировали, стремились попасть на Вацлавскую площадь. Некоторые в руках несли транспаранты, плакаты, портреты. Полицейские в касках и шлемах с дубинками в руках едва удерживали толпу.
Владимира осенило, что Яна где-то здесь, в этой толпе. Он ринулся в неё, но тут в полицейских полетели камни, бутылки и петарды. Полицейские тут же врезались в толпу, нанося дубинками удары. Кто-то пронзительно завизжал. Люди стали падать под ударами и под натиском толпы. Какой-то окровавленный молодой человек вырывался из рук полицейского. Владимир застыл. Животный страх на мгновение сковал его, затем разлился кипятком по телу и ударил горячим в голову. Владимир попятился и бросился бежать. Ему казалось, что кто-то гонится за ним. Забежав в квартиру, он закрыл дверь на все замки, подошёл к окну, и ещё долго выглядывал полицейских, прикрывшись шторой. Погони не было, но Владимир все равно не мог успокоиться. Сердце колотилось, напоминая нарастающее ритмичное скандирование толпы.
Яна в тот день не вернулась. Не вернулась и на следующий день. Она забежала только на третий вечер. Родители и Владимир кинулись к ней, но Яна никого не стала слушать. Она собрала тёплую одежду, побросала в пакет всё, что попалось ей под руки на кухне. Родители бегали за ней по квартире, пытались образумить и удержать её. Яна громко кричала о том, что нельзя оставаться в стороне, о том, что все вместе они смогут что-то изменить.
Она отсутствовала всю неделю. Михал безмолвно ходил по дому, пани Людмила плакала. Все боялись за Яну. Через несколько дней Яна, уставшая и гордая, вернулась.
Революция прошла почти бескровно, как потом это назвали «бархатно». Вначале говорили о смерти одного студента, потом объявили, что это провокация. В стране многое стало меняться, появились новые возможности. Вышел закон о возвращении магазинов владельцам. Михал добился того, чтобы деду Лукашу вернули бакалейный магазин. На этом Михал не остановился. Он уже давно перерос свою продовольственную базу, которую возглавлял последние двадцать лет, и жаждал случая, чтобы «развернуться». Революция принесла ему долгожданный шанс. Он выкупил акции у коллектива, приватизировал базу и продолжил скупать карточки. Население в эти бумажки не верило, что с ними делать, не понимало, поэтому Михалу они доставались за гроши. За эти акции Михал приватизировал магазины. Его интересовали только удачно расположенные крупные магазины.
Михал первым открыл в Праге частный гипермаркет, с продовольственным супермаркетом не первом, с закусочной, рестораном и несколькими бутиками на втором этаже. Сначала ничего «своего» не было, все продукты завозили. Завозили буквально все: яйца, йогурт, чипсы, фрукты, крупу. Михал с Владимиром бесконечно искали партнёров, составляли контракты, искали специалистов, отслеживали тенденции.
Несмотря на то, что бизнес требовал круглосуточного присутствия, Михал выкраивал в графике несколько дней для отдыха. Он предпочитал только активный отдых и путешествия.
В первую поездку семья поехала в полном составе. Под Рождество они поехали сначала в Мюнхен. По дороге Михал и Яна увлечённо показывали Владимиру всё, мимо чего они проезжали. Михал рассказывал об этом, Яна вставляла своё, они спорили, шутили и дружно смеялись. Пани Людмила молча смотрела в окно и всем своим видом выражала недовольство оживлённой беседой.
В Мюнхене Пани Людмила почувствовала себя нехорошо. Михал остался с ней в номере, а Владимир и Яна пошли бродить по ночной ярмарке. Был прохладный вечер с вкусным съедобным запахом, отчего бесконечно хотелось есть. Владимир и Яна жевали булочки, сосиски, потом снова булочки. Когда замерзали, пили тёплый пунш из милых глиняных кружек с рождественскими рисунками. Каждый раз после пунша Яна целовала тёплыми губами Владимира. Яна захотела прокатиться в карете, запряжённой двумя пони. Владимир согнувшись еле поместился в карету. Когда карета подпрыгивала, он бился головой об потолок, и они хохотали над этим. В тот вечер им всё казалось смешным. Они смеялись, сталкиваясь с Санта-Клаусами, выбирая сувениры для родителей, облившись пуншем, рассматривая формы сосисок. Только под утро, весёлые и шумные, они вернулись в гостиницу. Через пару часов они должны были выехать в Вену, но пани Людмиле стало хуже. Семейству пришлось вернуться в Прагу.
Дома Владимир слышал, как мать ругалась с дочерью. «Ты даже не соизволила пораньше вернуться, узнать, как чувствует себя мать» - кричала пани Людмила. После этого случая Яна стала отказываться от поездок. Иногда она уезжала отдыхать с матерью. Владимиру говорила: «Мы за покупками. Это просто шопинг. Тебе будет неинтересно».
Германию, Австрию, Баварию и Польшу Владимир изучал в командировках с Михалом. Затем они стали выбирать маршруты все дальше и дальше. Владимир оказался благодарным попутчиком. Ему нравилось везде. С одинаковым энтузиазмом он бежал и по ступенькам заброшенной чешской избушки и по ступенькам Монмартра.
Михал пристрастил Владимира к катанию на лыжах. При первой возможности, с середины ноября до самого апреля, они выезжали в Гаррахов.
На лыжах Владимир ходил с семи лет. Раз в год в районе устраивали политизированные забеги «Даёшь лыжню!». Для малышни был свой октябрятский кросс. Середняки участвовали в пионерском марафоне, а старшеклассники в комсомольском. Пионеры с развевающимися красными галстуками, повязанными поверх куртки, вначале смотрелись эффектнее всех. К концу забега галстуки от дыхания и холода вставали колом, царапались, но снимать их всё равно не разрешали.
Простенькие лыжи со слабыми креплениями легко ломались. Главное в забеге было не просто прийти первым, нужно было ещё исхитриться не испортить казённое имущество и благополучно сдать общественные лыжи и палки. Михал сначала не разрешал Владимиру переходить на сложные трассы. Но ноги Владимира быстро вспомнили, с какой невесомостью они скользили на лыжах в детстве, и вскоре Владимир стал достойным соперником Михалу.
После спуска обязательно заказывали пиво. Владимир пил тёмное пиво «Чертак», а Михал светлое «Фрэнсис». Если тесть с зятем засиживались за пивом, водитель начинал торопить их в дорогу. Они обязательно заезжали в деревушку Коренов, где жили родители Михала. Изредка с Михалом и Владимиром приезжала и Яна, но пани Людмила никогда.
- Я пережил две оккупации, вторая оккупация для нашей семьи оказалась тяжелее и тянется до сих пор, - говорил дед, намекая на пани Людмилу. На этом все разговоры о ней заканчивались.
Пани Людмила тоже делала вид, что деда Лукаша и бабки Петры не существует. Впрочем, так же она делала вид, что не существует и её родного отца. Константин Горчяев вернулся из Чехословакии в прежнем чине. Молодцеватый, но примитивный и негибкий, Горчяев в генералы не вышел. На пенсии он быстро спился. Дочь Людмила этого ему не простила и попросту вычеркнула его из своей жизни.
Появление ещё одного русского в семье старики встретили настороженно, но Владимиру удалось реабилитировать нацию. О Владимире дед отозвался лаконично, «совсем, как чех». Бабушка Петра ждала приезда родных с чесночным супом с копчёностями, кнедликами, и квадратными сладкими бухтами на десерт.
Владимир однажды тоже угостил стариков. Он приготовил им бешбармак. Специально привёз с собой мясо. В двух самых больших кастрюлях Владимир долго варил баранину, сам намесил и раскатал тонкое тесто. Затем он сварил сочни в бульоне, ловко выловил их, полил запаренным луком, а сверху разложил огромные куски мяса с костями. Отдельно в кружках подал бульон. В каждую кружку Владимир положил по ложке простокваши. Лукаш и Петра были ошеломлены и растроганы.
Однажды Владимир с Михалом решили покататься на лыжах в Швейцарии. Владимир хотел уговорить Яну.
- Что я там не видела? Такие же горы, как в Гаррахове, – сказала Яна.
- Почему такие же? Мир такой разный. Почему не съездить и не посмотреть, если есть возможность?
- Втроём с татой поедем?- съязвила Яна.
- Почему втроём, вчетвером поедем, и пани Людмилу возьмём, – простодушно ответил Владимир, потом спохватился и сказал:
-Можно и одним поехать. Я с татой поговорю.
- Мы, одни, даже на Карловом мосту не были, - сказала Яна
- Разве это моя вина, разве это не ты бегала революции устраивать, пока я Прагу смотрел? - спросил Владимир.
- А разве не эта самая революция помогла вам с татой стать успешными бизнесменами, которые могут позволить себе шататься по миру и кататься на лыжах в Швейцарии? – ответила Яна. Она как настоящая женщина легко все переворачивала с ног на голову и сбивала с толку. В Санкт-Мориц Владимир поехал с тестем.
Яна и пани Людмила не разделяли не только активный отдых мужчин, они внезапно воспротивились всей предпринимательской деятельности мужской половины дома. В результате этой революции каким-то странным образом произошёл раскол на две части не только в стране, но и в семье. Чем сильнее Владимир срастался с тестем, тем более он отдалялся от жены. Это было медленно-поступательное холодное отторжение в течение десяти лет. На рубеже одиннадцатого года совместного проживания они впервые открыто поругались. Начала, не выдержав, Яна.
- Почему ты так лебезишь перед моим отцом, смотреть противно, - сказала Яна.
- Что значит, лебезишь? Это же тата, он старше, он больше знает, больше видел, я у него учусь, я его уважаю, - ответил Владимир.
- Когда ты оставишь, наконец, свои монгольские привычки? – спросила Яна. Владимир не выдержал.
- Ты думаешь, что ты такая растакая, бунтарка и борец за справедливость, а на самом деле ты неблагодарная, невоспитанная, избалованная девчонка. И раз уж ты начала про Монголию, волонтёром ты была не потому, что хотела помочь людям, а просто назло своим бедным родителям. Потому, что хотела попугать их, а заодно покрасоваться, какая ты инакомыслящая. «Инакомыслящая» Владимир произнёс по слогам и с такими ударениями, как будто это было оскорбление.
- Зато вы в свой Монголии все одинаково мыслите и лебезите перед всеми одинаково, хоть перед Лениным, хоть перед Сталиным, хоть перед любым старичком, который просто старше. Будь он даже старый маразматик, как твой отец, - сказала Яна.
- Не тронь моего отца! – крикнул Владимир и инстинктивно замахнулся.
- Не смей поднимать руки на мою дочь, - закричала пани Людмила и забилась в истерике.
- Да сделай же что-нибудь, твою дочь унижают, бьют в собственном доме, выгони его, пусть он уйдёт из нашего дома, – потребовала она у мужа.
- Он уйдёт из этого дома вместе со мной. И это квартира, хочу тебе напомнить, была получена мной, потому что я горбатил за неё. Я не сидел и не ждал, пиликая на пианино, когда мне достанется работа, где можно будет только критиковать и болтать бла-бла-бла.
После этой истории Владимир думал, что логичнее будет жить отдельно, но тесть не отпускал его. Владимир перебрался из их общей с Яной спальни в кабинет тестя. В кабинет можно было попасть из холла, а в две спальни через гостиную, так что маршрут Владимира в квартире с этих пор ограничился холлом, кухней и кабинетом. В гостиную он больше никогда не входил. Тем более, что именно гостиная стала зоной частых скандалов Михала с дочерью и женой. Кухня и холл по молчаливому согласию членов семьи была нейтральной зоной. Здесь все стремились соблюдать правила приличия и перемирия.
Пани Людмила никогда не работала. Она не уходила утром на работу, и не возвращалась вечером, как это делает большинство. Работой она называла частные уроки игры на фортепьяно. Уроки она давала больше для поддержания формы, нежели для заработка. Но после перемен пани Людмила вдруг стала интересоваться общественной жизнью. Вслед за Яной она вступила в партию «зелёных». Подгоняемая своими нетерпеливыми амбициями, пани Людмила неожиданно и молниеносно сделала политическую карьеру, став не последней фигурой в партии «зелёных». В 2002 году она была уже членом правительства. Этот факт Владимир узнал уже из газет.
Яна в политике таких высот не достигла. У неё случился служебно-политический роман, который получил огласку. Яна не сознавалась. На Владимира ей было откровенно наплевать, а вот партию позорить не хотелось, но её любовник и соратник сам подал в отставку. Это было равносильно признанию. Владимир обманутым себя не чувствовал, но не подавать на развод было уже просто неприлично. Труднее всего Владимиру было сказать об этом Михалу. О своём решении он намеревался сообщить после Пасхи.
Раскол в семье усилился ещё в связи с тем, что Михал, бывший всю жизнь атеистом, все больше стал допускать мысли о возможности, как он говорил, «высшей руководящей силы». Когда у него возникла потребность ходить куда-то помолиться, он выбрал себе католическую церковь. Владимиру казалось, что Михал сделал это намеренно, чтобы насолить своей жене, потому что пани Людмила считала себя православной христианкой. Владимир в церковь не ходил. Тот факт, что в доме два раза в год отмечается Пасха, его абсолютно устраивал.
Пятнадцатого апреля 2001 года пасхальные праздники православной и католической церкви совпали. По этому поводу в семье все старались быть терпимее друг к другу. Дружно, насколько это допускала сложившаяся ситуация, они собрались на утренний чай с пасхальной выпечкой. Вдруг Михал выронил чашку, посинел, на шее у него в одно мгновенье разбухли вены. Потеряв сознание, он тяжело рухнул набок вместе со стулом. Через два часа тесть скончался от тромбоэмболии лёгочной артерии.
На похоронах Владимир чувствовал себя чужим. Пани Людмила потребовала похоронить Михала по христианским обычаям. Ей никто не стал перечить. Слушая речи соратников и близких о Михале, Владимир хотел побыстрее уехать. После всех мероприятий, связанных с похоронами, Владимир стал подумывать о том, чтобы снять квартиру и съехать. Яна его не останавливала. Через месяц они оформили развод. Завещания тесть не оставил. У Владимира было только то, что собралось у него на счету.
Владимир летел в Астану через Москву. Он думал о своём пребывании в стране, которую он покидал. О том, как удивительно весёлый, добрый и открытый Михал был во многом похож на его родного батю. А пани Людмила своей сдержанностью, малословностью, сухостью иногда напоминала его мать. Он думал о том, что, прожив в Праге одиннадцать лет, они с Яной ни разу не попали на Карлов мост. Любая парочка туристов, приехав в Прагу на пару часов, непременно бежала целоваться на этот мост. Согласно легенде, это укрепляло любовь. Возможно, изначальная вероятность возникновения родства душ была настолько невысокой, что Владимир и Яна интуитивно решили не совершать этот ритуал. Зачем обижать легенды?
Владимир скорбел по своему тате. Перед его глазами стояли родители Михала. Всегда бодрые и деловитые, на похороны они приехали постаревшими, выцветшими. Пани Людмила незаметно тыркала их, пересаживала, требовала встать то по одну сторону, то по другую сторону. Трогательно неразделимые старички выполняли все требования пани Людмилы. Пережив собственного сына, на его похоронах они были такими же чужими, как и Владимир.
Владимир в самолёте вспомнил свои чувства, когда он в первый раз стоял перед Собором святого Вита. Несмотря ни на что, он был благодарен этому городу и своей чешской семье. В клубке самых разнообразных ощущений в душе зрело чувство облегчения, избавления от чего-то отжившего, гнетущего и тяжёлого. Владимир пытался не думать об этом и посмотрел в иллюминатор. Его смутное будущее лежало далеко внизу, скрытое облаками.
