![Картинки по запросу Встреча одноклассников в ресторане картинки]()
ВСТРЕЧА ОДНОКЛАССНИКОВ
Светлана, уверенной походкой, высокомерно поглядывая на Регину, Марзию, Баймахана, Мынсултана, прошла к столику, за которым условились сидеть ещё её друзья из кружка, который сложился ещё в пятом классе, и которому она, Светлана, дала название «Свет в окошке». Сначала их было пять — она, Вася Левшин, Гульсима Калиева, Аксауле Елемесова, Максат Саматов. Позже к ним присоединились Поля Алейникова и Толен Усенов.
Деятельность кружка сводилась первоначально к тому, что дети собирались после школы и вместе готовили домашние задания. Светлана, круглая отличница, вела все предметы, по математике помогал Вася, по литературе — Максат, по казахскому — Аксауле, по английскому — Гульсима. Поля и Толен, присоединившиеся позже, стали помогать всем по истории и биологии.
После неудавшегося путешествия Светланы, вследствие которого она получила прозвище «Латинка», в её кружке все стали интересоваться политикой. Нет, взаимопомощь по школьным предметам не отошла на задний план. Но теперь дети обсуждали и политические события. Что было тому причиной — неудачное путешествие Светланы или наэлектризованное перестройкой общее положение в стране? Наверное, и то, и другое.
После школы друзья не порывали отношений между собой. С Аксауле Светлана работала, с Васей состояла в одной партии, с Толеном — жила в одном доме. С остальными, разъехавшимися, она регулярно переписывалась.
Больше всех ей хотелось увидеть Гульсиму. Она не прислала ни одной фотографии, на аватарку недавно появившейся электронной почты поставила серп и молот на фоне красной звезды. И Светлана теперь думала, как может теперь выглядеть её подруга, работающая учительницей английского, так же ли хорошеет она, когда вдохновляется?
К Светлане подошли Вася и Максат. Они сговорились, что Вася встретит Максата на вокзале, когда тот приедет из Павлодара. Не успели друзья поздороваться со Светланой и сесть, как с другой стороны к столику подошла Гульсима. Светлана внимательно на неё посмотрела.
Как же она изменилась, Гульсима! Волосы её стали жидкими, их пронизывали толстые седые пряди. Лицо осунулось, покрылось морщинами. Да, нелегка жизнь школьной учительницы, а если она к тому же противостоит разного рода школьным вымогателям — нелегка втройне!
За соседним столиком безудержно болтали. Светлана прислушалась. Вела разговор Варька Борзова. Она рассказывала о своей жизни в Англии, а остальные — или безудержно поддакивали ей, или, подобострастно заглядывая ей в рот, вопрошали: «А он что?», «А она что?» «А его мать что?». Тут Светлана вспомнила, что в Энске, откуда прибыла Варька, недавно прошла забастовка, и решила выяснить у Варьки её подробности. Она улучила момент, когда Варька наслаждалась эффектом, произведённым описанием купленных ею обоев для гаража, и спросила:
-Варя, а расскажи подробнее о забастовке, которая была недавно в Энске. Ты ведь там живёшь?
— Не поняла. О какой забастовке? — Варька, казалось силится вспомнить само значение этого слова.
— Да была же у вас забастовка — Светлана удивлённо посмотрела на Варьку. — На самолётостроительном заводе. Я хотела спросить, правда ли, что забастовщики требовали, чтобы не сокращали ОТК, и сколько проголосовали за это требование?
— Не знаю, - захлопала глазами Варька. Светлана посмотрела на неё, потом перевела взгляд на своих друзей.
Тут к столику подошли Аксауле, Поля и Толен. Поля сказала:
— А мы уже думали, вас здесь нет, — с укоризной сказала Поля. — Мы встали у дверей, и ждали, когда кто-нибудь из вас подойдёт. Хотела, чтобы мы сюда зашли вместе.
Светлана смутилась. «Может быть, так действительно было бы лучше», — подумала она.
Поля была единственной девочкой в классе, которая могла чем-то смутить Светлану. Так было, когда после неудачного путешествия Светланы появилась первая в учебном году карикатура в стенгазете, нарисованная Дашей Зуйкиной. Довольно-таки зло авторша изобразила Светлану на плоту с пистолетом в руке. Светлана в ярости хотела сорвать стенгазету, но Поля её остановила простым вопросом: «Ну и чего ты этим добьёшься?» Светлана тогда ничего не смогла ответить и успокоилась.
Теперь Светлана вспоминала об этом с теплотой и благодарностью к Поле. Всякий раз, когда ей хотелось сделать что-нибудь под влиянием эмоций, в памяти вставало неподвижное лицо Поли и её слова.
А вот неприязнь к Дарье не проходила. Всё время учёбы в школе Светлана чувствовала к этой начинающей обывательнице брезгливость, граничащую с отвращением. Ладно бы Дарья была пустой девочкой с тряпичными интересами, вроде Регины, Марзии или Варьки. Нет, душа у Дарьи не была пустой, она была заполнена какой-то гнилью. Светлана долго не могла понять, что это за гниль, и это непонимание усиливало антипатию.
Поняла Светлана это только в выпускном классе, когда им задали написать сочинение по произведению о Великой Отечественной войне. Дарья написала сочинение по роману «Сотников» Василя Быкова. Учительница признала его лучшим. Она читала его классу, неумеренно восхищаясь им:
— «Сотников погиб глупо. Кому нужны были его подвиги? Родине? Так это чужие люди, а мать у него своя. Матери он нужен был живой, а не мёртвый. Попав в руки немцев, он должен был рассказать всё, что знает, чтобы спасти свою жизнь». Видите, как смело? Верно это или нет — спорно, конечно, да об этом я и не говорю. А вот это уже и не спорно — она снова уткнулась в тетрадку: — «Ведь, погибнув, он сделал больно не только себе. Он сделал больно матери». Видите, какая незашоренность, свежесть мысли?
До боли в костях захотелось тогда Светлане вскочить, вырвать из рук Ирины Юрьевны тетрадь и разорвать в мелкие клочки! Слишком хорошо она знала цену этой «смелости», «незашоренности и свежести мысли». Светлана уже рванулась, но в памяти вспыло лицо Поли и её слова: «ну и чего ты этим добьёшься?» Негодование так парализовало ей мысли, что сказать она ничего не могла.
Ситуацию тогда спасла Гульсима. Она поднялась и тихо сказала:
— Можно замечание? — получив разрешение, Гульсима оглядела одноклассников, задержав взгляд на покрасневшей от гнева Светлане, и сказала: — Хорошие матери, провожая сыновей на войну, говорили им так: «Есть вещи поважнее, чем жизнь!»
Гульсима говорила громко, каждое слово звенело, как пощёчина. Слова, казалось, отлетали от зубов и летели, как пули, в Дашу, чтобы отлететь и попасть в Ирину Юрьевну.
Теперь та самая Даша сидела за соседним столиком и, когда её попросили рассказать, как она живёт, ответила: «Хорошего ничего нет, но и плохого тоже. Дом, семья, работа — всё, как у всех». С тоской поглядывала она на столик, за которым сидела Светлана. Видно было, что хочет она к ней пристроиться, но не решается.
А Светлана, задев краем глаза Дарью, безо всякого удивления почувствовала, что неприязнь к ней только усилилась. Сколько горя принесли стране, которая должна была стать маяком для всего мира, те идеи, которые пропагандировала Даша — и в своём сочинении, и в своих беседах с друзьями и знакомыми! «Думать надо о себе и о своей семье» — вот альфа и омега этой мерзопакостной идеологии. Эта идеология, разлагающая, гадкая, гнилая, заразила народ, и перестал он чувствовать себя единым. Внедрялась гадкая и подлая мысль, что европейцы или американцы думают только о себе и живут благополучно. В результате когда накапливавшие капитал чиновники совместно с перекупщиками краденого, спекулянтами и фарцовщиками развалили строй, так мало людей вышло на защиту социализма.
От тяжёлых мыслей Светлану отвлёк Толен:
— А ты помнишь, Света, как мы писали сочинение по «Собачьему сердцу»? С каким жаром ты тогда доказывала, что Швондер — положительный герой, потому что одет очень скромно, а Преображенский — отрицательный, потому что живёт в роскоши, когда кругом разруха?
— Да, помню, - ответила Светлана. — А теперь я скажу больше: это произведение доказывает, что Булгаков не был талантливым писателем! Ведь настоящий литературный талант как бы видит сквозь время. Только не надо говорить, что у Булгакова политические взгляды были такими. Иногда это происходит даже вопреки политическим взглядам писателя. Например, Рылеев, как и все декабристы, боялся крестьянского восстания. Но вот он написал поэму «Наливайко» — о крестьянском бунтаре. Потому что своим талантом чувствовал, что следующим поколением революционеров будут разночинцы, имеющие крестьянское происхождение. Или Степняк-Кравчинский — он до последнего не верил, что Россия пойдёт по капиталистическому пути, что в России будет сильное рабочее движение. Но в его романе «Андрей Кожухов» главный герой ведёт рабочий кружок. Понимаете, он своим талантом предчувствовал, что следующим поколением революционеров будет пролетарское, а цементируют пролетариев в класс именно рабочие. Или Шолохов — он до последнего не верил, что социализм потерпит поражение. Но ещё в романе «Поднятая целина» он вывел тип приспособленца и карьериста Хомутова, с чертами, типичными для тех, кто погубил социализм. То есть своим талантом он чувствовал, что могут войти в силу те, кто тогда были ещё в зародыше, и кто потом действительно вошёл в силу и погубил социализм.
Светлана говорила не громко, но с таким воодушевлением, с такой убеждённостью, что к ней зачарованно прислушивались все. И прислушивались, и приглядывались — очень уж она преображалась, когда говорила! Волевое, аскетичное лицо, добрый, смелый взгляд среднего размера серых глаз дополнялись какой-то особой убеждённостью, просвечивающей, казалось, через лицо.
— Так вот, — продолжила Светлана, — Булгаков в качестве положительного героя выводит Преображенского, который живёт в роскоши, когда кругом разруха, и даже нисколько не стесняется этого, не стыдится. А отрицательным героем Булгаков делает Швондера — малограмотного, негибкого, но честного человека. Но социализм погубила не малограмотность и негибкость Швондеров, а страсть к роскоши таких, как Преображенский!
— Так вот почему говорят, что только время вправе решать, талантлив писатель или нет! — увлечённо воскликнула Гульсима.
Теперь у неё незаметны были морщины, седина. Распахнувшиеся глаза излучали ум и доброту. Казалось в эту минуту, что идут от неё свет и тепло.
— Да, - помрачнел Вася, — я так много потерял от того, что понял это слишком поздно!
— Как это? — спросил Максат, и все заинтересованно посмотрели на Васю.
— А вот как: с семнадцати лет я очень хотел писать на остросоциальные темы. Приду с работы, устал, хочется, чтобы руки отдохнули. Так нет — сажусь и пишу. Медленно пишу — не больше, чем полстраницы в день. Каждое слово продумываю. Получались, в основном, миниатюры. А Кирка, узнав об этом, и высмеивала меня, и ворчала — мол, в институт не сумел попасть, а пишет... Читает и выносит вердикт: «Бездарь!» Ну, я тогда и разорвал все свои рукописи. А писать хотелось. Пересилил я себя, бросил рассказы писать. И вот недавно встречаю я тебя, Света. Было это во время забастовки, в которой ты принимала участие. После разговора с тобой задался я вопросом: почему так — рабочее движение в Казахстане есть, противостояние рабочих хозяевам есть, а в казахстанской литературе — нет? Пришёл домой и написал рассказ. Написал на одном дыхании, а редактировал — месяц. Недавно отправил. Опубликовали!
Вася с гордостью всех оглядел. Во встречных взглядах у кого-то он встречал восторг, у кого-то — зависть, но зависть не такую, с какой смотрели на Варьку, Регину, Баймахана, Мынсултана. А у кого-то Васин рассказ вызвал откровенную насмешку — ишь, чем гордится этот голодранец!
А за столом, где сидела Дарья, рассказывал о себе Баймахан Дурбаев. Он рассказывал о своём особняке и о пятой, недавно купленной иномарке. Рассказывал подробно, видно было, что он уверен, что о зарплате его никто не спросит. Светлана решила расстроить эту идиллию.
— Баймахан, - сказала она, — я знаю, что вам повысили зарплату. На 20% сразу. А сколько ты получал раньше?
Баймахан назвал сумму.
— И на эти деньги ты содержишь дом и покупаешь машины?!
— Дом не мой, а жены, — заученно ответил Баймахан. — Жена у меня — бизнесвумен, и довольно талантливая.
— Вот у нас как, — сказала Светлана, обращаясь к своим друзьям, — у большинства чиновников жёны, дети, снохи, зятья, племянники обладают предпринимательским талантом. Вот интересно...
— Да не у большинства, а у всех! — запальчиво сказал Максат.
— Э, нет, - живо ответила Светлана, — если бы так было у всех — Казахстан настиг бы голодный крах!
Баймахан растерялся. Он явно не ожидал, что кто-то осмелится задать такой вопрос. В тех кругах, где он вращался, взяточничество и казнокрадство считались нормой жизни, и он хорошо свыкся с мыслью, что все так думают.
— Вообще-то... - замямлил он.
— Вообще-то, хватит разжигать зависть! — энергично сказала Шара. Каждый зарабатывает, как может.
— Э, нет, Шара, — не менее энергично возразила Светлана, — зависть к себе разжигают они сами, когда рассказывают, как богато живут. А это — и не зависть вовсе, а стремление к социальной справедливости. А я, честно признаться, им совсем не завидую. Разве это жизнь — только о том и думать, как своё богатство приумножить? Да, я знаю, думают об этом и бедные. Но бедные хоть знают, для чего им деньги. А знают ли об этом тот же самый Дурбаев, тот же самый Мынбаев, та же самая Шаробокова? Нет, я уверена! И что, где здесь счастье?
— А ты-то сама когда была счастлива? — пренебрежительно оглядывая Светланино платье, спросила Регина.
Сама она явилась на встречу, вся разукрашенная бриллиантами, как новогодняя ёлка. На каждом пальце — по кольцу, на запястьях — по три браслета, на шее — пара бус и ожерелье, на блузке — бесчисленное количество кулонов и брошек, с ушей свисали огромные серьги. Глядя на Регину, можно было подумать, что встретил какое-то пугало огородное, с блестяшками для отпугивания птиц.
А Светлана призадумалась. Да, было и у неё счастье. Но стоит ли рассказывать об этом теперь и здесь, среди людей, с восторгом внимавших Варьке, Регине, Баймахану, Мынсултану? Но, посмотрев на выжидающие лица своих друзей, Светлана поняла, что если она промолчит сейчас — это будет предательство. Предательство идеала, ради которого она живёт.
— Да, я была счастлива. Была, и очень много раз. Была я счастлива, когда те дома, в строительстве которых принимала участие я, выходили крепкими, хорошими. Правда, радость от этого сильно отравляло сознание, что материалы, из которых мы строим — некачественные, и что наши возможности ограничены этим фактом. Омрачено было моё счастье и сознанием того, что дома, которые мы строим, принадлежат хозяину. Этот хозяин — отпрыск бывшего номенклатурного работника, казнокрада и взяточника, который в 91 году, покинул, как мерзкая крыса, компартию. Ненавидим мы лютой ненавистью и его, и его папашу. Папашу, конечно, больше — это ведь такие, как он, перевертни, разрушили наш строй.
Светлана помолчала, оглянулась. В глазах Регины мелькнул страх. «Одна из женщин, видя это, глазами выдала испуг», — вспомнила Светлана стихи Наровчатова. И продолжила:
— Поэтому, когда мы объявили забастовку и по моему предложению в список требований было включено установление рабочего контроля за качеством строительных материалов — моему счастью не было предела. Даже несмотря на то, что оно омрачалось тревогой — а сумеем ли мы победить? Но вот мы победили, несмотря на сопротивление властей. Наши требования были удовлетворены. И тут со мной случилось то, чего словами не передать. Эта радость во мне росла с каждым днём, и с каждым днём становилась спокойнее.
Светлана умолчала о том, что возглавила забастовку она. Не хотелось ей, чтобы её поняли превратно, будто она была счастлива от личного успеха. Хотелось, чтобы все, кто умел ещё думать и чувствовать, поняли и прочувствовали главное.
Равнодушно среди бывших одноклассников Светланы восприняли её рассказ немногие. Регина и Мынсултан — пытались изображать равнодушие, но Светлана хорошо понимала, какой страх кроется за ним. Увидела Светланы страх и в глазах Баймахана и Дарьи, чему немало удивилась. «Ладно, Баймахан — коррумпированный чиновник, — думала Светлана, — ему действительно надо бояться нашей организованности. Но Дашка-то куда? Ей-то чего бояться?»
— Я тоже, - сказала Гульсима, — чувствую себя счастливой, когда мои ученики выходят порядочными людьми и хорошими специалистами. Недавно предложили мне перейти в частную школу, где и платить обещали в пять раз больше, и учеников — всего десять человек. Но там — не то: там моё счастье было бы омрачено тем, что я воспитываю элиту.
Равнодушных взглядов было теперь больше. Насмешливо на Гульсиму смотрел только Регина, Мынсултан, Баймахан, Варька и Дарья, но и Светлана, и тем более Гульсима понимали, что первые три хотят компенсировать свой страх, а эмоциям Варьки и Дарьи невысока цена.
— А я вот о чём хочу рассказать, — сказал Толен. — Я работаю в телеателье, мастером. Как бы я любил свою работу, если бы не работал я на хозяина! Да и не это самое плохое, а то, что хозяин заставляет плохо работать. Те, кто чинит плохо — у хозяина на хорошем счету. Ведь, если починил плохо, да ещё сумел убедить клиента в обратном, клиент непременно обратится снова.
— Не поняла, - ответила Регина, и в её глазах загорелся мстительный огонёк. — Ведь, если вы плохо починили — клиент пойдёт к вашему конкуренту.
— Да нет, не пойдёт, — ответил Толен. — Во-первых, среднестатистический клиент думает так: это я виноват, не понял, как с починенной вещью обращаться. Пусть уж лучше чинит тот, кто прежде чинил. А во-вторых, конкуренты чинят точно так же.
— Да, буксует у нас конкуренция, — задумчиво сказала Шара, но Светлана энергично ей возразила:
— Э, нет, если бы конкуренция буксовала — это было бы пол-беды. Конкуренция у нас идёт полным ходом, только не за качество, а за прибыль!
Шара не нашла, что ответить. Да, вертелись у неё на языке фразы из либеральных газет, но посмотрев на Светлану и вспомнив, что она говорила, прикусила язык вместе с фразами.
А Толен между тем продолжал, и видно было, что каждое его слово выношено, выстрадано и проверено на практике:
— Так я и стал задумываться, как устроить жизнь так, чтобы невыгодно было плохо работать? Ведь говорят, что при социализме невыгодно было работать хорошо, а теперь что? Теперь выгодно работать плохо.
Толен оглядел всех, готовый к бою. Но даже Шара не могла ничего возразить. А друзья сидели и с гордостью на него смотрели.
Все члены кружка гордились своими товарищами. Гордились, что никто из них не омещанился, не нарушил Клятву.
Толен продолжал, подбодрённый горделивыми взглядами:
— Вот я и решил: чтобы людям выгодно было работать хорошо — надо, чтобы, работая на общество, они работали на себя. Но возможно такое только тогда, когда люди чувствуют себя частицей общества, а не отдельными особями. Когда я понял вот это — у меня словно камень с сердца свалился. Я вступил в Социалистическое сопротивление Казахстана, выполняю его поручения, и вот только тогда я и счастлив.
— Эх, Толен, - сказала Светлана горько, — и куда ты вступил? В этом движении сильно влияние буржуазной оппозиции.
— Я делаю там то же самое, что и ты в КНПК, — ответил Толен просто. — Только в другую сторону.
— Мы воюем со своими оппортунистами, вы — со своими, — примирительно сказала Светлана. У кого получится лучше — не знаю...
— Эх, Толен, - сказала Поля, — вас только часы заставляют чинить некачественно, а нас, врачей — людей лечить! С той же целью — если пациент не долечен — он будет обращаться ещё и ещё раз. Я, когда в частной клинике работала — пыталась лечить на совесть, так меня оттуда быстро попросили. Перешла в государственную, бюджетную. Тут тоже не ах как хорошо — приходится и с головотяпством и с разгильдяйством иметь дело. Но я знаю, что одно дело головотяпство и разгильдяйство, и совсем другое — заинтересованность в плохом лечении. И я поняла, что здравоохранение надо всё сделать бесплатным. А это без политики невозможно. И я, как и ты, Светлана, — активистка КНПК, её левого крыла.
— Да, вот так и приходят в оппозицию неравнодушные люди, — задумчиво сказала Светлана.
— _Вот именно, — ответил Максат. — Я тоже — понимаю, что без политики не изменить ничего. Только, к сожалению, это я понял раньше, чем то, чем клановая оппозиция отличается от классовой.
О деятельности Максата в РНПК из бывших одноклассников знали только Светлана и Гульсима. Поэтому Толен с удивлением спросил:
— Как, ты был в клановой оппозиции?
— Да, - ответил Максат. — Я в 1998 году поторопился вступить в РНПК, тогда, кто не помнит, казавшуюся очень оппозиционной. Но потом я понял, что грош цена такой оппозиционности, которая не затрагивает основы строя. Вступил в КПК, но мне было не по себе от неразборчивости её лидеров, от их готовности к альянсам с любыми силами, лишь бы назывались оппозиционными. Поэтому, когда партия раскололась — я вступил в КНПК.
— А где ты работаешь, Максат? — спросил Мынсултан Рымбаев. — Из вашей семёрки только ты один об этом не сказал.
Шею Мынсултана украшала золотая цепь, с золотым кулоном, инкрустированным бриллиантами. Светлана вспомнила «Сказку о копейке» Степняка-Кравчинского: «Двумя цепями скован ты, мужик русский — одна-то цепь тяжёлая железная, а другая золотая! Золотая тонкая, да только будет крепче железной». «Да, — подумала Светлана, - бизнесменам, очевидно, приходится более толстую цепь прикреплять». И ещё вспомнила Светлана, как её бабушка рассказывала, что в пятидесятых годах запретили украшать новогоднюю ёлку бумажными цепями. «Цепи ведь — символ рабства». Теперь, мельком посмотрев на Мынсултана и на его нагло лезущую в глаза цепь, Светлана подумала: «Да, держит тебя эта цепь и держать будет. Ничего, ты сам её надел»
— Я работал бурильщиком в нефтедобывающей фирме, — ответил Максат. — Когда я заметил, как можно устроить сверло так, чтобы при тех же энергозатратах оно работало в два раза быстрее, меня уволили. Потому что я не фирме дал, не хозяевам, а в общее пользование предоставил. Теперь вот по шабашке ремонт делаю.
— А патент есть? — спросила Шара.
— Нет, патента у меня нет. Их же не просто так дают — предъявил своё изобретение и получил патент. За них надо деньги платить.
— Но ведь ты потом получать будешь по этому патенту. Что ты думаешь, хочешь что-то заработать — надо что-то вложить.
— Так ведь я и вложил — свой труд, свои знания. Но главное — не в этом совсем. Я хочу, чтобы моё изобретение принадлежало всем. Чтобы от него была польза.
— Вот так принцип авторского права и тормозит экономическое развитие, — задумчиво сказала Светлана. — А надо так: получил автор свой гонорар и свои льготы — и пусть государство что хочет делает с его изобретением. Но для этого надо, чтобы всё принадлежало государству и с социальными гарантиями положение чтобы было на высоте.
Сказав это, Светлана оглядела своих друзей. Все смотрели призадумавшись, словно заглядывая себе внутрь, прислушиваясь к себе, прощупывая себя... Вдруг Аксауле воскликнула:
— Ой, друзья, у меня ведь есть предложение. Помните, как мы всемером со школьного бала сбежали и у меня дома повеселились? Так давайте же сейчас то же самое сделаем!
— Ах, вот куда вы тогда убежали — хохотнула Варька. — А я думала, Латинка опять в Никарагуа убежала и друзей с собой прихватила.
— Очень это хорошо тебя характеризовало! — нервно кусая губы, воскликнула Дарья. — В 89 году война в Никарагуа уже кончилась!
Светлана с удивлением посмотрела на Дарью. Неужели она так переменилась? С чего она взялась за её защиту, да ещё так горячо?
Конечно, Светлана знала, что люди меняются. Но что могло заставить так перемениться Дашу?
-Что ж, Аксауле, пойдём! — Светлана решительно встала, оглядела своих друзей.
За Светланой потянулись остальные члены кружка «Свет в окне». Оглянулся при этом один Толен, и увидел при этом, какими взглядами их провожали. Восторг, зависть, тоска, страх, ненависть, насмешка — вся гамма чувств светилась в провожающих их глазах.
