Ты можешь спросить, какой сегодня день - я отвечу, неделя без тебя. Семь дней назад я в последний раз слышу, как скрипит деревянный пол, когда я иду к двери, выйдя за которую я больше тебя не увижу. Семь дней назад я кидаю на тебя последний взгляд, окутанный сожалением и чем-то теплым. Ты не смотришь мне в глаза, ты вообще на меня не смотришь - куда интереснее изучать одеяльный рисунок. Я произношу последние слова, ты не отвечаешь, я поджимаю губы, утыкаюсь в пол, отворяю дверь, выхожу за нее, и только тогда ты встаешь, чтобы закрыться...
Быть может все закрылось еще раньше? Вдруг эта дверь, ключ в которой ты поворачиваешь не то с ненавистью, не то с сожалением, разделила нас не неделю назад, а много раньше? Вдруг заливный ветер ворвался, пока мы глядели на отражения в метро? Или когда шли к огненным башням? А может пока ждали друг друга зимней стужей?
Стужа казалась нам ни по чем. Все казалось ни по чем, словно мы боги, и мирская ось сосредоточена в нас, и лишь мы имеем значение - две буквы, как две единицы, превратившиеся воедино. Встаем с утра, ты готовишь завтрак, мы едим, ты седлаешь трехногий стул, подставив ногу под подбородок и массируя пальцы. Встаем с утра, ты как из мира мертвых, но после душа вдруг меняешься, но все равно изо рта воняет, и никто не целуется - лишь щечковые чмоки.
Чмоки... еще они были ножные, ягодичные, ручные - впрочем, легче было сказать, каких не было - а были то почти все. Почти все было? Сейчас кажется, что не было ничего. Мир наполнился яркой краской как в мыльном пузыре, переливался перламутровой помадкой, а потом эта жирная девочка с детской площадки подошла и пырнула мыльный круг своей покоцанной лопаткой, взорвав все к черту. Мы разлетелись на сотни мелких капель, которые даже не видны глазу.
У тебя зеленые глаза - у меня зеленые глаза. Ты напоминаешь мне меня, во многом мы похожи, это хорошо? Во многом, но не во всем. В самом главном, кажется, мы отличаемся. А еще ты любишь долго обижаться - да, ты долго терпишь, однако если поезд обиды допыхал до тебя, то он еще не скоро покинет эту станцию.
Мы стоим на станции, в туннеле несется громыхающий свет. Ветер сдувает с нас пыль, ты не смотришь на меня, зато в вагоне я ловлю твой взгляд в отражении. Мне хочется улыбнуться, ведь это так забавно, как мы переглядываемся. Я улыбаюсь. Напротив сидит женщина с оранжевыми волосами, может быть из-за нее ты отводишь взгляд в сторону. Я перестаю улыбаться. Связь прервана. Связи больше нет.
Связи нет, номер недоступен, сообщения не отсылаются, железный занавес, полная изоляция. Репрессивные меры в жесткой тупой войне? Тупой как нож, которым я готовлю примирительный ужин из вечных курицы и макарон. А еще был дешевый пирог со сливочным "ПРОСТИ", твои шоколадные конфеты и глупые извинения. Глупые. Глупые обиды? Нет, не глупые, но, кажется, слишком долгие. Ты правильно обижаешься, но не правильно долго. Как можно так жестоко относится к тому, которому говоришь, что любишь?
А ты любишь? А я люблю? Ты же помнишь, что я говорил по этому поводу, про натирание пластмассового кубка? Но я все равно натираю, почему бы и нет. Может хватит уже тереть. Хотя прошла всего лишь неделя. Ничего не хватит. Все только началось. Я не прекращу тереть. И я тру этот пластмассовый кубок...
(Начало: Второй день без тебя)